я по поводу вот этого в некоторых сомнениях, но если заказчик доволен, то комплексовать особо не буду.
Новогодний подарок для AchenneНазвание: Морелла
Автор: п.резидент
Персонажи: Нейтан, Шайло. упоминаются Марни, Мэг, Луиджи, Ротти
Пейринги: Нейтан/Шайло, отсылки к Нейтан/Марни и Марни/Мэг, намеки на еще несколько.
Рейтинг: R за инцест, некоторую жестокость и сомнительное согласие
Примечание-1: боюсь, не совсем то, чего хотел заказчик.
шиза и
болезненность есть, а с
передачей атмосферы все не так однозначно. подозреваю, что я не вполне оправданно воспринимаю канон как готическую сказку.
Примечание-2: курсивом - цитаты из Эдгара По. пунктуация авторская.
Примечание-3: знаю, долго. сессия - дрянь.
...И очертания высокого лба, и шелковые кудри, и тонкие полупрозрачные пальцы, погружающиеся в них, и грустная музыкальность голоса, и главное (о да, главное!), слова и выражения мертвой на устах любимой и живой питали одну неотвязную мысль и ужас - червя, который не умиралЖеной доктора Нейтана Уоллеса владел бес. Он даже знал беса по имени - патологическая истероидность - но, будучи лишь хирургом, пусть и первоклассным, он не мог ничего сделать. Пару мгновений назад Марни была спокойна: улыбалась, как в полусне, опершись локотком о резную балюстраду, склонив набок голову с замысловатой прической, - а теперь кричит во всю силу своих оперных лёгких, бросает обвинения, ядовитые упреки, осыпает мужа градом яростных ударов. Мужчина рослый и крепкий, Нейтан не боялся ее острых кулаков, но истерические вопли выводили его из себя, и он бил ее наотмашь по прекрасному кукольному лицу, всегда чуть сильнее, чем намеревался. Она падала на полированный наборный паркет, точеная и стройная, с трудом приподнималась на локте, изумленно прижимала ладонь к пылающей щеке: как, я? меня? опять, да? - и на капризных вишневых губах появлялась виноватая улыбка. Бес отступал, но никогда не уходил насовсем: загорался в следующую минуту призывными огоньками в угольно-кофейных глазах, и Марни вставала неловко на колени в своем узком длинном платье, и тянула к супругу трясущиеся от нежности руки, и любила его искренне и жарко, несмотря даже на слабость и звон в ушах.
Морелла клала холодную ладонь на мою руку и извлекала из остывшего пепла мертвой философии приглушенные необычные слова, таинственный смысл которых выжигал неизгладимый след в моей памяти. И час за часом я сидел возле нее и внимал музыке ее голоса, пока его мелодия не начинала внушать страха - и на мою душу падала тень, и я бледнел и внутренне содрогался от этих звуков, в которых было столь мало земного.
А потом она умерла. Недрогнувшей рукой хирурга Нейтан отделил от ее безупречной мертвой плоти плоть живую - новорожденную дочь - но мир его оборвался здесь. В его жизни не было женщины кроме Марни, он и дитя называл - Марни, и только через много месяцев, очерствев душой, опомнившись, поправил себя: пусть ее зовут иначе, пусть ее зовут как угодно, пусть ее зовут Шайло.
Но как она предрекла, ее дитя, девочка, которую, умирая, она произвела на свет, которая вздохнула, только когда прервалось дыхание ее матери, это дитя осталось жить. И странно развивалась она телесно и духовно, и была точным подобием умершей, и я любил ее такой могучей любовью, какой, думалось мне прежде, нельзя испытывать к обитателям земли.
<...>
Я укрыл от любопытных глаз мира ту, кого судьба принудила меня боготворить, и в строгом уединении моего дома с мучительной тревогой следил за возлюбленным существом, не жалея забот, не упуская ничего. И но мере того как проходили годы и я день за днем смотрел на ее святое, кроткое и красноречивое лицо, на ее формирующийся стан, день за днем я находил в дочери новые черты сходства с матерью, скорбной и мертвой.
<...>
"Дитя мое" и "любовь моя" - отцовская нежность не нуждалась в иных наименованиях, а строгое уединение, в котором она проводила свои дни, лишало ее иных собеседников. Имя Мореллы умерло с ее смертью. И я никогда не говорил дочери о ее матери - говорить было невозможно. Нет, весь краткий срок ее существования внешний мир за тесными пределами ее затворничества оставался ей неведом.
К счастью или нет, дочь не унаследовала никаких черт отцовского некрасивого, злого, решительно-мужественного лица. Белоснежная и тонкая, хрупкая, как фарфоровая статуэтка, она росла взаперти, не под ласковым италийским солнцем, и все равно сходство проступало с каждым годом все яснее и чище. То маленькая девочка мурлыкала, как котенок, наугад пробуя кончиками пальцев клавиши пианино, и вдруг берет дерзкий аккорд, и звенит в тишине гостиной сильный сценический голос ее матери. Нейтан боялся этих перемен и любовался ими; он назначил дочери химиотерапию, от которой она потеряла треть веса и все волосы, и сходство смазалось, как на поцарапанной голографической карточке, - но он же сделал ей татуаж, сам надел на нее парик из прямых черных волос, и Марни ожила перед ним, помолодевшая, с теми же прелестными губами и насмешливыми бровями, только без пресыщенной ленивой тайны в глазах. Шайло смотрела на мир, уместившийся отцовской волей в стены дома, глазами широко распахнутыми и ясными, и в самых смелых своих надеждах доктор Уоллес отчаянно хотел верить, что мать не оставила ей ни царственной скрытности, ни прихотливого беса.
Как бы он ни хотел закрыть на это глаза, его супруга была женщиной с прошлым. Волею судьбы она не стала женой Ротти Ларго, но все равно некогда принадлежала ему, ему и его семье; Нейтан никогда не мог быть уверен, что не об этих годах Марни вспоминает с такой мечтательной улыбкой, опустив ресницы и сложив на груди холеные руки. И что роскошные вороные пряди не рассыпались так же по драгоценным коврам, и на беломраморной щеке не горел алым отпечаток ладони, и узкие колени не обнажались столь бесстыдно под кружевным подолом. Ее нетрудно было представить также и со старшим сыном магната: у того всегда поднималась рука бить женщин; в нем тоже уже тогда сидел дьявол, и оставался там по сей день, и требовал крови, - но это беспокоило Нейтана куда меньше. Нет, говорил он себе, глядя на потасканное злое лицо с выцветшими глазами и кривым тонким носом, она не могла отдаться такому, - но знал в глубине души, что как раз такому и могла. С этим ничего нельзя было поделать; Ротти был богат, Луиджи был молод, Марни была одержима бесом, а он, Нейтан, едва знал их всех.
Но уж теперь-то все было в его руках: он сумел укрыть Шайло от посторонних глаз, надежно запереть в доме-крепости, который ни ей, ни в свое время ее матери не казался тюрьмой. Только так он мог сохранить дочь в чистоте, зная наверняка, что ничьи жадные руки не мяли ее одежду и ничьи мокрые губы не касались ее нежного рта. Ему это почти удалось - почти, потому что один соблазн все же просочился ядовитым газом сквозь толстые стены, и был это голос Слепой Мэг.
Ему казалось, что он навсегда изгнал эту женщину из своего дома, - восемнадцать лет назад, когда выволок за черные косы из постели своей жены, когда едва удержался от того, чтобы убить обеих, или уж разорвать их объятья и втиснуть между белыми гибкими телами свое, смуглое и крепкое. Марни смеялась до слез, истерически всхлипывая, билась в припадке неудержимого веселья; он грубо выдернул ее из-под покрывала, швырнул на пол, - это всегда помогало. Звук удара оказался до странности глухим, она простонала хрипло, и призывная улыбка не сразу вернулась на лицо, но это не имело большого значения. Марни отдавалась ему особенно пылко, слизывая кровь с прокушенной губы, и клялась, что Слепая Мэг не появится больше в его доме.
Но она появилась, нисколько не постаревшая, все так же завернутая в черные шелка, искусительница Мэг, и протянула когтистые руки к его драгоценной дочери. И снова Нейтан выставил ее за дверь, силой вытолкал в ночную темень, - только теперь у него не осталось ни капли жалости для женщины, которая вновь захотела разрушить его семью. Он отвел Шайло в спальню, как смог, успокоил ее, - чтобы быть уверенным, что она не станет плакать, когда ключ повернется с внешней стороны. Она не хотела слушать, рвалась следом за певицей, и хотя девичьих сил не хватало на то, чтобы вырваться из рук врача-конфискатора, ее неожиданный пыл показался Нейтану дурным знаком.
А потом это случилось: дочь закричала ему в лицо, набросилась с кулаками, и в пылающих от злости темных глазах искрился неистовый бес, все-таки возвратившийся к Нейтану все эти годы спустя. Он вскинул руку почти уже позабытым жестом и отвесил хрусткую оплеуху, и опять сильнее, чем хотел. Удар отбросил тоненькую фигурку на несколько шагов - она врезалась голым плечом в резной столбик кровати и осела на пол, неловко подогнув босые ноги. Взгляд посветлел, стал из гневного потерянным, и только тут Нейтан осознал, как любит свою Марни, как ему не хватало ее все эти годы - ее и беса. Он поднял обмякшее тело на руки, уложил на кровать, припал поцелуем к налившейся густо-лиловым ссадине над точеной ключицей, а после накрыл губами влажно приоткрытый рот. В этот раз она не тянулась навстречу его ласкам, тихо всхлипывала, закрывала лицо дрожащими руками, но он знал, что Марни, конечно же, рада быть снова с ним, со своим любимым мужем, в каменном особняке за высоким черным забором.
Но она умерла; и сам отнес я ее в гробницу и рассмеялся долгим и горьким смехом, не обнаружив в склепе никаких следов первой, когда положил там вторую Мореллу.
-
-
12.01.2010 в 21:12И передача атмосферы удалась, это Вы зря сомневались.
Только мне показалось... Вы из них еще больших придурков сделали.. Ох уж эти семейные сценарии...-
-
12.01.2010 в 21:53так ведь они и есть придурки. каждый по-своему-
-
12.01.2010 в 22:00Впрочем, оно понятно: это ведь ЕГО мысли.
-
-
12.01.2010 в 22:10по-моему, сумасшедшая Марни донельзя романтичнаа репо, как бы я ему ни сочувствовал, все-таки бьет и насилует свою дочь. у него должно быть хоть какое-то оправдание! :'D