так его

[Frostmorne]

для GirlAloud, обещанное несколько веков назад.

фандом: "Бесславные ублюдки"
жанр: типа слэш
герои: Штиглиц/Хельштром, Ланда
рейтинг: NC-17
предупреждение: дарк, графическое насилие. глючка.
дисклеймер: всё тарантиновское, писанина моя.

это должен был быть драббл, но потом он вышел из-под контроля, и получилось просто невесть что.

Сержант Хуго Штиглиц ныряет с крутого берега в ледяную реку. Только так он может терпеть раздирающую боль: отталкивается ногами по щелчку кнута, вытягивается в тугую струну, и светлые дунайские волны обжигают разгоряченное тело бодрящим утренним холодом. Морозные искорки бегут по венам, сердце колотится ликующе часто; он выныривает и блаженно жмурится на яркое летнее солнце. Мелкие брызги искрятся на прямых светлых ресницах.
Иногда, по той или иной причине, он не успевает коснуться воды, и тогда вновь находит себя прикованным к столбу в душном подвале, и иссеченная спина горит адским огнем. Штиглиц выплевывает крепкие ругательства вместе с кровью из разбитого рта, стискивает зубы до боли в висках и снова сбегает в объятья упругих волн. Это не так просто, но у него есть навык: появился сам собой, в каком-то кратком перерыве между допросами. А теперь от него даже не требуют ответов - просто бьют, жестоко и умело, как если бы у него было больше одной жизни, и каждую нужно было отнять.

Теплый летний дождь прибивает к земле июльскую пыль. Светлый Дунай беснуется в высоких берегах, но солнечный день ослепительно чист после ливня. В воздухе запах мокрой травы и молодых березовых листьев. Хуго вылезает на берег и встряхивается по-собачьи; по мокрой коже бегут мурашки, но во всем теле ощущается приятная усталость, как всегда после хорошего заплыва. На ветках высокого куста сушится мятая белая рубашка. Дитерхен сокрушенно качает головой вместо приветствия и демонстративно переворачивает подошвой вверх кожаный офицерский сапог: из голенища льется вода.
- Ты бы окунулся, что ли, раз все равно вымокли, - говорит Хуго, - Или не умеешь плавать?
- Умею, - отвечает Хельштром с великим презрением, и на высоких скулах вспыхивают красные пятна. Штиглиц тихо усмехается и чертит подушечками пальцев ломаные прямые на его костлявой спине. Он убежден почти всерьез, что если правильно соединить маленькие темные родинки, то откроется самый большой секрет. Дитерхен вздрагивает, изгибается навстречу его шершавым ладоням и нервно, не без стыдливости позволяет разгадать гибкое длинное тело. Обманщик - вот нужное слово; когда он выводит его ногтями на острых лопатках, Хельштром протестующе шипит, словно боится, что уже не отмоется от неудобной правды.

Штиглиц просыпается от мучительной ломоты в скованных запястьях. Он теряет сознание под ударами кнута, когда агония оказывается сильнее рассудка, но приходит в себя всегда только от этой боли - ноющей, тоскливой - которую причиняет себе сам, безвольно повиснув на браслетах наручников. Хуго старается дышать как можно тише, прижавшись щекой к шершавому камню. Вся спина кажется открытой воспаленной раной: кровь вязко стекает с поясницы в ложбинку между ягодиц и оттуда вниз по внутренней стороне бедер. Хельштром никогда не торопится привести его в чувство: курит, пьет кофе, рассеянно листает книжку или прохаживается из угла в угол - и не нарушает его относительный покой, пока Штиглиц сам не выпрямится, вновь предпочтя кнут дыбе. Дитеру незачем вмешиваться - он везде: и в этом подвале, и в том июльском дожде. Его сигареты с горчинкой и его кофе с корицей, его пальцы и его родинки, его походка с едва заметной хромотой, улыбка с издевкой, его обман, его вкус, нежность, его запах, его голос, его песнь о Нибелунгах, его кнут и бледная тень сожаления. Штиглиц замирает неподвижно, напряженно прислушиваясь к тишине: он чувствует угрозу, как собака чует хозяина, он знает о его присутствии, но не слышит. А потом вдруг осознает, и волосы на загривке встают дыбом от омерзительной близости. Хельштром стоит прямо за его спиной, едва не касаясь щекой его затылка, и тяжелый, свернутый в петлю кнут в его руке чуть-чуть не достает до пола.
- Плохо, - шепчет он, - Я надеюсь, что тебе очень плохо, Хуго.
Длинные холодные пальцы скользят от локтя к плечу, почти ласково обрисовывая контуры напряженных мышц; он знает, и Штиглиц знает тоже: притворяться бессмысленно. Знает - и все равно не двигается с места, только крепче сжимает челюсти.
- Ну а кому сейчас легко, Хуго? Ты и понятия не имеешь, что мне пришлось вытерпеть из-за тебя. Твое дело нехитрое - наломал дров и доволен, после тебя хоть потоп. Знаешь, меня еще никогда так не подставляли.
Елейная сладость во вкрадчивом голосе вмиг сменяется угрозой; Штиглицу не нужно оборачиваться, чтобы ощутить, как мертвеет бледное кукольное лицо.
- Ты выставил меня полным идиотом, - говорит Хельштром, - Сделал посмешищем для всех. А я просил за тебя, пытался как-то устроить твою чертову карьеру, раз уж ты сам не способен позаботиться о себе. Тебя никто не хотел брать с твоей поганой характеристикой. Кому нужен тупой, вспыльчивый, недисциплинированный солдат? Никому, Хуго, никому не нужен.
Злые, едкие слова секут не больнее плети, но задевают за живое. Хуго скрипит зубами - он не хочет этого слышать, и не потому, что считает себя особенно сдержанным или умным. Для врагов Рейха сержант Штиглиц - герой, и только ненависть к режиму, ледяная, как неспокойный Дунай, помогает ему терпеть боль. Дитеру не о чем говорить с героем; он обращается к Штиглицу-преступнику, Штиглицу-дезертиру, и усталое презрение в его голосе кажется отвратительно уместным.
- Я нашел тебе место в Вермахте, - продолжает хмуро, - Ты не представляешь, скольких начальников мне пришлось ублажить, чтобы тебе дали еще один шанс. Я переписал твою характеристику - сидел над ней всю ночь, пытаясь придумать что-то правдоподобное. Был ты глупый, несдержанный, агрессивный, стал - искренний, пылкий сердцем и скромный умом. Жаль только, что лишь на бумаге. В жизни ты так и остался тупым, неотесанным, неблагодарным-
С силой оттолкнувшись локтями и коленями от каменной кладки, Штиглиц бьет его затылком в лицо. Удар приходится в челюсть - Дитер в панике отшатывается назад, подвернув каблук, лишь чудом удержавшись на ногах.
- Ублюдок, - шипит сквозь пальцы, прижатые к разбитым губам, - Тварь, мразь, - и, размахнувшись, от всей души бьет его по пояснице плетеным кнутовищем.
Подавившись криком, Хуго выгибается дугой и слышит сквозь бешеный стук крови в висках, как шуршит змеей по полу отброшенный в сторону кнут. После этого все сливается в водоворот обжигающей боли, готовой вот-вот захлестнуть высокие глинистые берега.

Когда Дитер выходит из камеры в коридор, он выглядит потерянным и усталым; прислонившись спиной к шершавой стене, подносит к лицу сигарету в пальцах, затянутых в кожаную перчатку, блаженно затягивается и замирает неподвижно. В этой позе его и находит Ганс Ланда.
- Снова выпадаешь, Дитерхен? - смеется, потирая ладони, - Тебе нужно больше есть и спать хоть иногда.
Хельштром открывает глаза, льдисто-голубые, обведенные темными кругами; его холодный строгий взгляд говорит очень ясно всё, что он думает о такой фамильярности.
- Ты совсем себя не жалеешь, мой мальчик, - мурлычет Ланда самым своим елейным голосом, - Угробишь здоровье на этом деле и не продвинешься ни на шаг. Мы все знаем о твоей, как бы это сказать, личной заинтересованности... но, право же, не нужно таких жертв. Оставь его мне, Дитерхен, а сам иди и отдохни, хочешь? Без всяких отгулов, я просто отпускаю тебя до завтра.
Сдвинув брови, презрительно сузив глаза, Хельштром выслушивает унизительные увещевания. Его злит, что Ланда опекает его, как если бы был ему отцом; он втайне жалеет о том, что Ланда ему не отец.
- Спасибо, полковник, - вдруг отвечает, чуть невнятно, не отнимая от лица ладони, - Я действительно сделал все, что хотел.
Ганс удивленно приподнимает брови, а потом улыбается - покровительственно, самодовольно. Ему нет дела до сомнительного подвига сержанта Штиглица; майор Хельштром отдал ему незавершенное дело, признал свое поражение - чего еще желать?
- Отдыхай, мой мальчик, - говорит он, походя треплет гестаповца по плечу и заходит в камеру.
Заключенный встречает его исполосованной спиной; едва подсохшие рубцы разодраны ногтями, и над кровавым месивом, на сведенных судорогой плечах выведено аккуратным ученическим почерком: Предатель.
Хельштром выбрасывает под ноги потухшую сигарету, зубами стягивает перчатку и снова достает портсигар, направляясь к выходу своей неторопливой, чуть неровной походкой. Его совершенно не трогает, что кричит Ганс ему вслед, гневно потрясая картонной папкой с делом Штиглица, закрытым еще на прошлой неделе; он останавливается лишь когда полковник догоняет его и резко, со злостью дергает за локоть.
- Что ты творишь, Дитерхен, черт тебя побери? - красивое немолодое лицо, белое от негодования, кривит нервная судорога.
Хельштром оборачивается через плечо и окидывает его вдумчивым взглядом, словно пытаясь запомнить, как выглядит рассерженный Ганс Ланда, а затем снова подносит к разбитым губам сигарету в окровавленных пальцах.
- Да и какой я вам Дитерхен? - усмехается без злости.